Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Я поднялась, решившись пойти к нему, если он сам не пришел ко мне. Но, войдя в спальню, я увидела, что она пуста.

Я заглянула в туалетную комнату, но и там никого не было.

Сэр Чарлз ушел? Возможно: из спальни был ход на черную лестницу, а она ведет на улицу.

Я огляделась, пытаясь отыскать какой-нибудь ключ к этой загадке, и заметила на бюро сэра Чарлза развернутое письмо его дядюшки.

Рядом с ним я увидела листок бумаги, на котором рукой лорда Гринвилла было начертано несколько строк:

«Я не ошибся, Эмма: мой дядя влюблен в Вас. Я не хочу, пользуясь влиянием, которое, возможно; имею на Ваше сердце, заставить Вашу судьбу свернуть с предначертанного пути. В этот дом я вернусь не ранее чем через неделю и, по всей вероятности, уже не найду Вас здесь.

Но во имя будущего наших детей, ради счастья нас обоих не соглашайтесь быть никем иным, кроме как леди Гамильтон.

Чарлз Гринвилл».

Итак, он тоже увидел эту дорогу, что открывалась передо мной, он тоже поверил, что я могу достигнуть той цели, которая некогда ослепляла меня, пока я не научилась смотреть на нее не опуская глаз, как орел смотрит на солнце.

Я взяла перо и стала писать:

«Милорд,

я показала лорду Гринвиллу письмо, которое Вы соблаговолили мне прислать.

Он тотчас покинул дом, объявив, что желает предоставить мне возможность свободно распорядиться своей и его судьбой, а также судьбами наших детей, а потому намерен вернуться только через неделю.

Итак, мне надобно Вам ответить, и я это сделаю с той же прямотой, какую до сих пор проявляла по отношению к Вам.

Каким образом я могу оказаться достойной быть приемной дочерью сэра Уильяма Гамильтона, если я недостойна стать его племянницей?

Нет, милорд, все это слишком сложно, настоящий выход много проще: я не буду ни Вашей дочерью, ни племянницей, я останусь, как и была, просто Эммой Лайонной.

Я покидаю Лондон. Два года назад я провела три месяца — быть может, самых счастливых в моей жизни! — в прелестном маленьком городке Натли. Я возвращаюсь туда.

Согласно воле сэра Чарлза, с которым я Вам обещаю больше не видеться и которому возвращаю свободу от всех прежних обязательств, я буду жить или одна, или с нашими детьми, посвятив свою жизнь их воспитанию.

За детей я теперь спокойна, коль скоро Вы, милорд, принимаете участие в их судьбе.

Я заблуждалась, милорд, когда думала, что смогу быть честной женой, доброй матерью, способной составить счастье порядочного человека; я заблуждалась, ибо Вы судите иначе.

Но и Вы ошиблись, полагая, что я могу, потеряв право на свое прежнее достаточно двусмысленное положение, согласиться на другое, еще более ложное.

Мое положение в обществе как любовницы лорда Гринвилла сложилось в Лондоне; но кто скажет, какое положение я сумею занять в Неаполе в качестве вашей приемной дочери?

Нет, милорд, такая честь не по мне. Рожденная в потемках безвестности, я и умру там же — право, дни, проведенные мной в солнечном блеске успеха, были не самыми счастливыми для меня.

Прощайте, милорд! Найдите своему племяннику супругу благородную и целомудренную, сделайте ее Вашей приемной дочерью и предоставьте бедную Эмму ее нищете и бесчестию.

Считающая себя служанкой Вашей милости и не претендующая на более высокое звание

Эмма Лайонна».

Не медля ни минуты, я отослала это письмо сэру Уильяму Гамильтону и занялась приготовлениями к отъезду.

Либо сэр Уильям примчится сюда прежде, чем я упакую свою первую дорожную сумку, либо зная, что я в Натли, сэр Чарлз приедет за мной туда.

В первом случае это будет шаг вперед, во втором, впрочем, тоже, и так было бы даже лучше, ибо после отъезда лорда Гринвилла мне не хотелось задерживаться в этом доме.

Сэр Уильям поспешил ко мне, едва лишь получил письмо. Он застал меня за упаковкой моих вещей.

— Так это что, серьезно?! Вы действительно хотите уехать? — вскричал он.

— Как нельзя более серьезно, милорд, — отвечала я. — Не можете же вы предполагать, что я бы позволила себе шутить с вами?

— А если бы ваше послание не застало меня дома и я пришел бы не тотчас, а спустя два часа?..

— Меня бы уже здесь не было.

— Вы воображаете, что таким способом вам бы удалось ускользнуть от меня?

— Ускользнуть от вас, милорд? Не понимаю. Я ведь не бегу ни от вас, ни от сэра Чарлза. Я ни от кого не бегу. Я просто уезжаю.

— Я был бы в Натли через час после вашего приезда. А возможно, что и за час до него.

— Но что же вам делать в Натли, милорд?

— Я бы явился, чтобы сказать вам, Эмма, что, с тех пор как узнал вас, больше не могу обходиться без вас и умоляю остаться со мной в том качестве, какое вы сами выберете.

Мое тщеславное сердце сладко затрепетало.

— Милорд, — произнесла я, — вы сами знаете, что существует лишь один род уз, способных связать меня с вами, — тот самый, в котором я отказала вашему племяннику.

— Эмма, что заставляет вас так говорить со мной? Тщеславие?

— Нет, милорд, достоинство.

— Признайтесь, Эмма: поступая так, вы следуете чьим-то советам?

— Вы угадали, милорд.

— И кто же этот советчик?

— Некто, без мнения которого я не могу ничего честно решить.

— Кто же он?

— Сэр Чарлз.

— Мой племянник?

— Пройдите в эту комнату, милорд, — там на бюро вы найдете письмо, которое, уезжая, оставил мне сэр Чарлз.

Сэр Уильям вошел в спальню и почти тотчас вернулся с письмом в руках. Наскоро пробежав его глазами, он обратился ко мне:

— Мисс Эмма, угодно ли вам оказать милость человеку, который всегда будет вам только отцом, согласившись стать его женой?

У меня подкосились ноги, и я упала в кресло; жемчужинки холодного пота проступили на моем лбу.

Не сон ли это?

Надменный сэр Уильям Гамильтон, приехавший из Неаполя затем, чтобы расторгнуть мой союз с его разоренным племянником, союз, который я чуть было не заключила, действительно предлагает мне свое имя, титул, состояние?

— Милорд, — сказала я, — если я потороплюсь принять такое великолепное предложение, вам со временем может прийти в голову мысль, что я ловко поймала вас на слове. Повторите мне это предложение завтра, и я вам отвечу.

— Согласен, но с условием, что свой ответ вы дадите в часовне моего особняка и мы в тот же вечер уедем в Неаполь.